Современный российский театр возвращается к истокам. Чехов правит бал: временной проспект вернулся на начальную точку. Бурные сто двадцать лет театральных подмостков презентовали и неподражаемую драму, и авангардный реализм, и военную поэму, и апофеоз постмодерна. Русская сцена пережила всё. Я не беру во внимание оперно-балетные синтагмы: Большой и Мариинский всегда «оставались в живых» при любой власти. У академического театрального искусства период аплодисментов чередовался этапом забвения.
Наша жизнь потеряла эстетизм: лозунг «назад к вещам» вновь актуален. Пару лет назад я стала отправлять из путешествий бумажные почтовые открытки, друзья стали отправлять также. Многие купили советские проигрыватели и слушают «битлов» на виниле.
Мы ностальгируем по красоте.
Театр стал формой воплощения реминисценции забытых пьес. И вот на авансцену вышел Чехов в лице трилогии Андрона Сергеевича Кончаловского «Три сестры – Вишнёвый сад – Дядя Ваня». Моссоветовская троичность, выдержанная в духе русской усадьбы, стала эталоном чеховской репрезентации. Многие со мной спорят, что «Вишнёвый сад» в МДТ Европы - это идеал. Нет, истинный Чехов только у Кончаловского. Это единственный режиссер, воплотивший самобытность в органике русской души. У меня Антон Павлович никогда не был любимым писателем, но уважение к его личности было всегда. Поэтому я благодарна трилогии, что она стала образчиком этой литературной сущности.
Теперь Чехов есть в каждом театре, в любой форме, как репертуарный базис.
Чехов не один. На сцену вернулся Тургенев и Островский. Я никогда не видела столько отечественной драмы как за последнее 5 лет. «Месяц в деревне» и «Свои люди – сочтемся» - афишные лидеры. Открытие Малого театра после реставрации, как апологета русской драмы, только подтверждает возвращение общества в русло классики.
Из периферии сознания в 2017 и 2018 году появляются постановки по забытому Даниилу Хармсу. Например, «Малгил» в студии Табакова. Не отстают и региональные театры: воронежский Камерный театр ставит «Гоголь переоделся Пушкиным».
Мы ностальгируем по красоте.
Переболев постмодерном, театр оставил некоторые очаги «моды пьес» в лице театра Наций, Гоголь центра и Станиславского. Очаги прекрасно существуют и даже балуют «классической фантастикой». «Иванов» в театре Наций и «Поэма без героя» в Гоголь центре – примеры соучастия драмы в постиндустриальном обществе.
Единственный случай, когда красота была восстановлена, это «Двое на качелях» в театре Современник, вернувшиеся на сцену через 50 лет с тем же режиссером. (Подобная история у «Легенды о любви» Юрия Григоровича в Большом). Работа не удостоена ни одной награды, но она трогает тем эстетизмом, который проповедовал московский театр в шестидесятые - семидесятые годы.
К нам вернулась древнегреческая трагедия. Софокл бессмертен и сейчас: «Эдип» театра имени Евгения Вахтангова номинирован на премию «Золотая Маска». БДТ с легкой руки А.С. Кончаловского продолжил странствия «Эдипа в Колоне». Нестоличные театры ставят «Антигону» и «Медею».
Греческий эпос становится мощным конкурентом русской драме.
Мы ностальгируем по красоте.
Дихотомия античного минимализма и русской необъятности на сцене создает феномен сопричастия прекрасного, существующего всего лишь пару действий.
Эра красоты вернет нас к классическому театру…
Чехов и Шекспир, всё-таки, вечны.