— У человеческого тела сегодня — десятки способов для трансформации — от фитнеса и пластики до инстаграмных фильтров... И это только обостряет дискуссии вокруг того, каким же должно быть правильное отношение к своему телу и внешности. Принимать, критиковать, улучшать?
— Моя позиция очень проста — если можно себя улучшить, почему бы этого не сделать? «По одежке встречают» — и если вы видите перед собой ухоженного, привлекательного человека, к нему формируется совершенно другое отношение. В этом плане уже давно ничего не меняется. А вот понятие естественности, к которому иногда апеллируют противники пластической хирургии, эволюционирует. Если совсем утрировать, то в естественном состоянии человек немыт, небрит, неухожен и вообще не «парится» по поводу своей внешности. Но жить в XXI веке и не пользоваться возможностями сохранить свою внешность и здоровье по меньшей мере странно.
Кроме того, пластическая хирургия — это не только про внешность. Например, в «Олимпе здоровья», помимо широкого спектра эстетической коррекции — маммопластика, абдоминопластика, коррекция век и ушных раковин, подтяжка лица, липолифтинг и липосакция, интимная пластика, — мы проводим и реконструктивные операции: восстанавливаем молочную железу после мастэктомии, кожные покровы после ожогов и шрамов, убираем дефекты тела, полученные в результате травм или ранений. Таких операций в моей практике — порядка 15%.
А что касается принятия себя... Да, мы оперируем тело, но меняем при этом нечто большее. Много раз я слышал от своих пациентов, особенно — от пациенток, как много изменилось в их жизни после операции. Ушли комплексы, появилась уверенность в себе, энергия, новые отношения. Только сам человек знает, какие страдания или неудобства могут причинять ему внешние несовершенства. Избавить пациента от «червячка», который подтачивает его самооценку, не дает спокойно жить, вернуть душевное равновесие — в этом смысл работы любого врача.
— Но что насчет тех, кто не может остановиться в своем «улучшайзинге» и находит в себе все новые и новые несовершенства?
— Мое кредо — оперировать только при наличии хирургических показаний. Если я вижу, что могу сделать внешность человека лучше, исправив, например, возрастные изменения — я это сделаю. Если человек уже подсел на это как наркотик — а это тоже всегда видно, я ему откажу. И таких пациентов — около 10%.
— Не все придерживаются такой позиции. Многие рассуждают иначе — не сделает операцию у меня, сделает где-то еще...
— К сожалению, в пластической хирургии есть доктора, которые идут на поводу у пациента, а мы потом наблюдаем эти ужасы обезображенного лица или тела. Но к счастью, их не так много и не они определяют лицо отрасли в целом, потому что «дорожка» к таким горе-докторам быстро зарастает.
— А вы будете исправлять ошибки таких врачей, общаться с ними?
— Буду, и делаю это. Некоторых из этих врачей я не знаю, некоторых — делаю вид, что не знаю. Сам я никогда не возьмусь за операцию, если на 100% не уверен в исходе. Но это — моя позиция. Могу лишь сказать, что если врач хочет работать над своими ошибками, предотвращать или исправлять их, я всегда готов к диалогу и помощи.
— Какие операции преобладают в вашей практике, что чаще всего не устраивает людей?
— Самая часто выполняемая пластическая операция — и не только в моей практике, это мировая статистика — маммопластика. Затем следуют блефаропластика, то есть коррекция верхнего века, и липосакция. Абсолютное большинство пациентов пластических хирургов — около 95% — женщины. Мужчины чаще всего обращаются по поводу гинекомастии — гипертрофированного развития молочных желез за счет железистой или жировой ткани, и абдоминопластики.
— Пластическая хирургия на 100% сосредоточена сегодня в платном сегменте медицины, а это предъявляет повышенные требования к удовлетворенности пациента. Как им соответствовать, когда результат оказания услуги очень субъективен?
— Очень многое зависит от понимания врачом того, что нужно пациенту, от той самой «химии» между ними. Я всегда говорю — успех врача зависит от правильно выбранного пациента, успех пациента — в правильно выбранном докторе. Если я общаюсь с человеком и понимаю, что он недоволен уже на этапе консультации, он будет недоволен и в послеоперационном периоде, и я ему однозначно откажу. Я, например, не делаю ринопластику — по статистике, этой операцией недовольны 30% пациентов во всем мире, а моя задача — помочь человеку, а не спровоцировать у него новые комплексы.
Эстетические стандарты в нашей отрасли не просто субъективны, их практически нет. И фактически самый разумный выбор доктора для пластики — это сарафанный... «телевизор»: когда пациент не просто слышит рекомендации, но и видит результат работы врача. Только так можно понять, есть ли у доктора чувство эстетики человеческого тела и совпадает ли оно с вашим. Правда, это понимание эстетики — тоже зыбкое ощущение: кому-то дано от природы, к кому-то приходит с опытом или от наставников, а кто-то развивает это в себе самостоятельно, учась рисованию или скульптуре — такие врачи тоже есть.
— К какой группе относитесь вы? Вы чувствовали в себе такие задатки, хотели стать пластическим хирургом?
— Я хирург по образованию, но стать пластическим хирургом даже не мечтал. Когда я учился в ВГМА, пластическая хирургия только появилась, и я понимал, что без хороших наставников эту специальность не освоить — слишком велика цена ошибки. Но мне повезло, у меня появился такой наставник. В 2004 году я познакомился с Игорем Леонидовичем Николаенко, который научил меня каждому шагу и до сих пор остается моим учителем, благодаря которому я не сделал тех ошибок, которые делают доктора без надежного тыла. И теперь я учу этому своих учеников.
— Не опасно ли наставничество в пластической хирургии риском навязать свои стандарты и работать «под копирку»?
— Нет, транслируются опыт и навыки, но в каждом враче они преломляются по-разному. Работая со своим учителем, я вижу, что наши подходы все равно различаются, а подходы моих учеников, я уверен, будут отличаться от моего. Так что конвейера здесь точно не будет.
— А если говорить о наставничестве более глобально? Индустрия пластической хирургии в России — довольно молодое направление, в стандартах оказания медицинских услуг она появилась лишь в 2009 году. У кого учатся российские хирурги, чей опыт перенимают?
— Каких-то лидеров в отрасли сегодня выделить сложно, за редким исключением — например, Бразилия безусловно лидер по глютеопластике — операции по увеличению ягодиц. В остальном зарубежный опыт достаточно однороден и успешно ретранслируется в нашу отечественную практику, а в чем-то — не побоюсь показаться нескромным — даже опережается. Например, есть существенная разница в технике исполнения пластической операции на последнем этапе, на этапе ушивания. Я был в Италии, Испании, Швейцарии, Франции и могу уверено сказать, что наши врачи шьют гораздо аккуратнее, и многие пациенты уже через полгода не видят место разреза. В этом отношении мы однозначно — лидеры, у нас ушивание занимает не менее половины от продолжительности самой операции, и мы относимся к этому этапу очень бережно, потому что это — наше лицо. Если не видно никаких следов вмешательства — это и есть высший пилотаж в пластике. Ведь никто не будет оценивать, как красиво стоят импланты, если видны рубцы.
— А различается ли само отношение к пластической хирургии у «нас» и у «них»?
— За рубежом очень часто эстетическая коррекция выполняется в несколько этапов, с постепенным «нарастанием» эффекта. Например, если к нам приходит пациент с избытком кожи на веках, мы постараемся решить проблему радикально — убрать все сразу, за одну операцию. Там — иначе. Пациент зачастую выберет убрать 2-3 мм кожи, а через какое-то время — сделать еще одну операцию, убрать еще немного. Там — другое отношение к пластической хирургии в обществе — люди предпочитают не афишировать свое обращение к такому доктору, не хотят радикальных, бросающихся в глаза перемен во внешности, поэтому предпочтут несколько операций. У нас отношение к этому проще, и операцию делают не только для себя, но и для окружающих, потому что в нашем обществе очень силен запрос на красоту.
— Отсутствие стандартов и субъективные критерии — благодатная почва для конфликтов и недопониманий. Приходилось ли вам сталкиваться с недовольными пациентами или пациентским экстремизмом? Как решаются такие ситуации?
— Если продолжать сравнения у «нас» и у «них» — за рубежом подобные вопросы решаются страховкой. Это финансово защищает врача на 100% — в случае спорных ситуаций пациент получает возмещение из страховой суммы. У нас таких механизмов нет. Возможно, это одна из причин набирающего силу пациентского экстремизма — когда получив удовлетворительный результат, человек начинает доказывать обратное.
Недавно у меня закончился судебный процесс — первый в моей практике и наверное первый процесс такого рода в Воронеже. Пациентка, прооперированная по поводу увеличения груди, спустя четыре года подала иск и потребовала вернуть деньги назад. Экспертиза проходила во Всероссийском центре судебной экспертизы в Москве и не нашла оснований для иска, а затем и суд последней инстанции вынес решение в мою пользу.
— Но ведь возможны и объективные осложнения и неудачный результат? Как быть в этих случаях и можно ли их предотвратить?
— Пациенту очень важно принимать решение об операции, будучи полностью проинформированным о последствиях. Спросите врача напрямую, что он будет делать в случае неудачной операции. Когда мои пациенты задают мне вопрос, возможны ли осложнения, мой ответ всегда — да. Я не знаю ни одного хирурга, у которого все операции были бы успешны. Наш организм — это саморегулирующаяся, индивидуальная система: кто-то порезался и на следующий день — никаких следов, а у другого от такого же пореза — заметный рубец. Многое зависит от реакции организма, от вида вмешательства — например, при отопластике нежная хрящевая ткань иногда отходит при наложении швов, при увеличении груди могут образоваться спайки, которые, если не поможет компрессионное бинтование, нужно будет рассекать хирургически. Главный показатель профессионализма доктора — умение и желание справляться с любыми осложнениями и последствиями операции и корректировать их. В моем случае я предупреждаю пациентов, что при необходимости повторного вмешательства с целью коррекции сама операция будет проведена бесплатно, заплатить нужно будет только за медикаменты.
— Сколько операций вы сделали?
— Думаю, что больше 20 тысяч, но точного счета уже давно не веду. Это интересно лишь поначалу — ставишь отметинку на первых ста операциях, потом на первой тысяче, а потом просто работаешь. Правда, последний раз я посчитал, что за первый год своей работы в Институте пластической хирургии в Москве я сделал 1200 операций. И это — очень хорошо, когда есть возможность такой обширной практики, потому что чем больше операций, тем больше опыт и лучше каждая последующая операция. Ведь то, что описано в учебниках по анатомии, хирург встречает лишь в 40% случаев. Все остальное — варианты нормы. И ты можешь тысячи раз прокручивать операцию в голове, а на столе увидишь тот самый очередной вариант нормы. И чем больше этих вариантов ты видишь, тем устойчивее навык.
— В какую сторону движется развитие пластической хирургии с точки зрения технологий и взаимоотношений с пациентами, получится ли их стандартизировать?
— Пластика становится и будет становиться все менее травматичной, малоинвазивной — это несомненно. Уже сейчас есть уникальные лазеры, коагуляторы, аппараты, которые максимально атравматично убирают клетчатку и сокращают кожу изнутри, без рубцов.
К счастью, пластическая хирургия принадлежит к числу тех направлений в медицине, где научные разработки достаточно быстро транслируются в практику и становятся равно доступными за рубежом и в России. Многие российские клиники, где представлены услуги пластической хирургии, оснащены сегодня самым современным оборудованием и имеют лучшие практики послеоперационного ухода. «Олимп здоровья» — безусловно, одна из таких клиник.
Что касается взаимоотношений с пациентами — возможно, в будущем мы и придем к каким-то стандартам. И все равно диалог любого пациента с его врачом — это уникальное, конфиденциальное, доверительное общение, и хотя нормы профессиональной и человеческой этики и воспитания едины для всех, в общении «человек — человек» всегда есть элемент индивидуальности. Я как врач отличаюсь от своего учителя, а мои ученики будут отличаться от меня, и это нормально.
— Не могу не спросить о профессиональной деформации. Она у вас есть?
— Когда я только начал оперировать, я действительно ловил себя на мысли, как я переделал бы то или другое лицо. Но это быстро прошло. Наверное, это как вирус, которым нужно переболеть.
— А ваши личные стандарты красоты как-то изменились с приходом в эту профессию?
— Я бы сказал, что они у меня появились. До этого их просто не было, и я никогда об этом не задумывался.
Имеются противопоказания. Необходима консультация специалиста.